СКР \"Разительный\"

Начало

То что попаду на флот, я был уверен еще за полгода до призыва. Узнав свою судьбу, не огорчился. Предстоящие три года на корабле представлялись прежде всего захватывающим приключением. Хотелось крутых перемен в жизни, серьезного дела, хотелось, наконец, перестать быть ребенком, ну хотя бы в глазах мамы.

Первым шагом на пути к морю стала Ташкентская Морская школа ДОСААФ. Обучение будущих моряков там было поставлено на широкую ногу. Военные в приказном порядке освободили будущих призывников от работы в дни учебы (с сохранением среднего заработка!). Учили основательно всему необходимому. Курсанты запоминали типы кораблей своих и вероятного противника, ТТХ вражеских самолетов и умение распознавать их по силуэту. Синяя книжка Морского Устава на время учебы превратилась почти в настольную. Но самым ценным были незабываемые рассказы о реальной жизни на кораблях. Преподаватели, сами бывшие моряки-срочники, с удовольствием делились с "салагами" своим морским опытом общения со стихией волн и ветров, а также стихией порой очень непростых отношений во флотском коллективе. Все это было пока далеким романтическим миром, затуманенным флером дальних походов, отчаянных штормов, соленого ветра и крика чаек.

26 апреля 1979 года пришло время на практике использовать знания, полученные за несколько месяцев обучения.
В областном военкомате призванных на службу пересчитали и разделили на команды. Медики провели беглый осмотр. Я оказался в 70-й команде, направлявшейся на Черноморский флот. Команда переспала на нарах ночь и по утреннему холодку самолетом нас отправили в Симферополь.
Сопровождали нас, как сейчас бы сказали, ну очень крутые моряки. Старшины были одеты даже для непосвященного взгляда совсем не по-уставному. Широченные клеши, малюсенькие бески, плоские как зеркало бляхи, ушитые донельзя суконные голландки. Разговаривали только между собой. Салагам же от них доставались только отрывистые команды, сказанные с интонациями блатной фени. Моряки были явно опереточными злодеями, но играли свою роль на отлично и мне казалось, что такие бывают на самом деле.

Маршрут самолета проходил вдоль Кавказского хребта. "Ведь Эльбрус из самолета видно здорово..." Величественная гора проплыла под правое крыло и растворилась в прошлом. Непродолжительный полет над самым синим в мире Черным морем. И вскоре вслед за Эльбрусом позади осталась Медведь-гора. Симферопольский аэропорт встретил мягким теплом и запахом жасмина.

- Семидесятая! Не расходиться! Строимся в колонну по двое. Так, духи! Шевелимся! Расслабляться на коробках будете! - опереточные старшины, заметая клешами, стали загонять подопечных новобранцев в небольшой табунчик.
Симферопольский синий троллейбус с мягким резиновым скрипом гостеприимно распахнул двери перед будущими защитниками Родины.
- Выходим на вокзале, по моей команде! Отставших буду считать дезертирами! - грозный старшина сделал водителю знак рукой и двери мягко закрылись.

В Севастополе вновь прибывших сразу с поезда отправили в «Экипаж». Оказалось, так называется часть, где молодежь проходит заключительную медкомиссию и распределяется по учебкам. "Экипаж" с его ухоженными газонами и побеленными поребриками своей аккуратной чистотой и безмятежностью напоминал летний пионерский лагерь. По "лагерю" слонялись в бесформенной одежде призывники. Иногда кучка, пытаясь изобразить строй, неровно следовала на обед или медосмотр.
Это была странная аморфная прослойка между нормальной гражданской и нормальной военной жизнью. Хорошо, что этот эпизод не сильно затянулся.
На следующий день был сформирован «Второй Вид», туда вошли те счастливцы, кто прошел часть подготовки в ДОСААФ у себя на родине и не нуждается в дополнительном обучении в учебном отряде. В те годы проводился вполне успешный эксперимент с системой подготовки кадров для флота. ВМФ получал достаточно подготовленных моряков, не тратя на их обучение целых шесть месяцев. Трудно сказать насколько профессиональны мы были, скорее всего, профи из нас были липовые, но, когда я встретил на корабле моряков, отучившихся по полгода в учебке, то понял, что идея с ДОСААФ была вовсе не глупа. По крайней мере, продукт той же степени готовности корабли получали значительно раньше.
[/b]

Учебка.

«Второй Вид» направили в 7 учебный отряд имени адмирала Октябрьского. Массивные здания учебки пережили оборону Севастополя. Сложенные из серого камня, покрытые многочисленными оспинами штукатурки и пятнами свежей кладки на месте выбоин от снарядов и пуль, корпуса, как израненные в боях за Родину ветераны, окружали просторный плац, на котором новое поколение воинов постигало азы морского дела, начав долгий процесс изучения с организующей и дисциплинирующей строевой подготовки.

В ночь по прибытии нас помыли в шумной и бестолковой бане, переодели в новую хрусткую синюю робу, понадавали кучу форменной одежды и благополучно уложили спать на 3 этаже 1 корпуса в 15 роте. В течение трех дней новобранцев не трогали, дали время на подшивку погон, маркировку одежды и адаптацию к военной жизни. Несложная служба заключалась в выполнении распорядка дня и настойчивых попытках совладать с непослушными иголками и нитками.
Несколько крикливых выходцев с Кавказа тут же организовали небольшое землячество и открыли мелкий бизнес по предоставлению услуг в маркировке одежды хлоркой. Они были настолько заняты в своей артели и так сильно уставали, что выпросили у старшины роты освобождение от приборок и вечерней чистки картошки.

Потом начались построения на утренний осмотр, вечернюю прогулку, строевые занятия, для перехода в столовую и обратно, переодевания за 45 секунд, подъемы по собственной инициативе за 15 минут до общего подъема, чтобы успеть умыться до того, как вода перестанет доходить до третьего этажа, потому что 3-я рота на первом этаже начала умываться.

За эти 45 суток я несколько изменился. Я полюбил сладкое, смысл жизни для меня превратился в поддержание чистоты бляхи, в поднятие ноги на высоту 30 см на строевых занятиях, в попытки не спать, стоя 2 часа в смену дневальным по роте.
Я превратился в военнослужащего, но пока еще не стал моряком, хотя уже носил синюю матросскую робу и погоны с желтыми буквами ЧФ. Иногда удавалось сбегать в дальний угол учебки к полигону, где я с вожделением смотрел на стоящие у далеких причалов серые громадины и мечтал о том времени, когда и сам первый раз ступлю на железную шаткую палубу военного корабля.

16 июня в торжественной обстановке, одетые по "Форме-2" будущие моряки приняли Присягу.
Был "День открытых дверей". По учебке ходили приехавшие к своим сыновьям мамы и папы, кормили и поили своих чад. Я, оставшись в виду географической отдаленности Ташкента, без попечения родителей, наелся в "стекляшке" мороженого и отправился смотреть на корабли. Ввиду временной свободы перемещения по учебке, никто не стал мешать мне наслаждаться зрелищем близкого будущего.

Корабли.

На следующий день свежеиспеченные моряки оделись по "Форме-2". Собрали вещмешки и троллейбусом поехали на Минную стенку. Было душистое яркое летнее утро. Троллейбус ехал по зеленой тенистой улице, огибавшей Южную бухту. В тени деревьев за невысокими оградами прятались одноэтажные дома из светлого камня. Но прелести гражданской жизни не умиляли и не манили. Они остались в прошлой жизни. Моряки, одетые в наглаженные, немного топорщащиеся белые голландки и темно синие гюйсы, почти не смотрели по сторонам, нетерпеливо вытягивая пока еще тонкие мальчишеские шеи вперед, словно пытаясь разглядеть за ближайшим поворотом дороги собственную судьбу, дарованную им на три года Министром Обороны.
На Минке стояли пара СКРов, старый БПК и эсминцы. С первого взгляда мне корабли показались огромными и очень грозными боевыми судами. От них шел тихий уверенный гул, в яркое небо впивались черные мачты эсминцев, солнце осторожно трогало серые матовые надстройки и башни. На одном из СКРов озабоченно крутилась сетчатая бабочка обзорного локатора.

По распределению я попал на свежепостроенный СКР "Пылкий", который в то время был где-то на переходе из Калининграда в Севастополь. Переход совместили с боевой службой в Средиземке, чтобы сразу заодно проверить боеспособность новой боевой единицы флота. Пока мое будущее место службы болталось где-то далеко, меня направили послужить немного на СКР "Беззаветный".
Там я пробыл всего четыре дня. Попробовал тяжесть корабельной швабры, узнал что такое окислившаяся медь и как с ней бороться с помощью "пастагоя". Оттуда же первый раз попал с боцманом на Шкиперский склад для получения краски, концов и другого имущества на корабль. Корабельная жизнь показалась вполне осмысленной и понятной. Люди занимались делом.

Док.

Долго я на "Беззаветном" не задержался потому что они с БПК "Очаков" уходили в Болгарию с визитом. "Приписные" на борту в таком ответственном деле были только обузой и меня перевели на СКР "Разительный", который в то время стоял в сухом доке на заводе имени С. Орджоникидзе.
Я попал в док уже на заключительном этапе работ.
С подводной части корпуса обдирали старую краску вместе с наросшими колючками ракушек и наносили новую блестящую. На тот момент корабль был уже в основном очищен от ракушек и краски. Мне досталась работа по покраске днища. На леса меня, как молодого матроса не пустили. Наверно боялись, что если упаду и расшибусь, то потом придется отвечать перед командиром "Пылкого", который недосчитается пополнения.
Я проработал весь док на венгерской краскораспылительной машинке. К сожалению, венгры свое умное изделие не рассчитали на применение в условиях русской бестолковщины. Выделенная краска была гуще положенного, изобиловала комками и другими включениями. Машинка вечно забивалась. Приходилось вынимать сетчатый фильтр и по нескольку раз отмывать его в растворителе. Чтобы ускорить процесс, вместо одного покрасчика приходилось работать троим. Один держал краскопульт, а двое его помощников фильтровали сеткой краску и наливали ее в машинку. У меня была закостенелая от краски роба, безобразный берет и коричневые от краски "прогары". С работы приходил уставший и меня спасало только то, что я не стоял на вахте и поэтому спал всю ночь до подъема.

Как-то мы с Сашкой Чистяковым красили трюма в 5 погребе, а перед этим протирали их уайт спиритом. Нормальной вентиляции в помещении не было, мы с Сашкой до того нанюхались, что стали громко петь песни и орать всякую чепуху. Нас услышали. Чистяк пришел в себя довольно быстро, а меня вывели на ют продышаться. Дежурный по кораблю, увидев меня на юте в таком диковинном состоянии даже предположил, что я в дугу пьян. А я все лез назад, в трюма, как будто что-то важное там не доделал.

Несмотря на трудности, мне нравилась эта работа в доке. Конечно, не сама профессия маляра, а удивительное чувство общности. Единство всего экипажа, аврал, хашар. Там работали все. Я не замечал особого различия между "годочками" и "духами". Мне казалось, что все заражены этим напряженным трудом и нет никого, кто возомнив, что ему многое "положено" шланговал бы. Может, это и в действительности было так.

Когда я оказался на "Разительном", у нас командиром был капитан третьего ранга Виктор Всеволодович Балашов. Отличный командир и хороший человек. Культурный, интеллигентный. Его уважали и, пожалуй, даже любили, если, конечно, такое понятие возможно применить к отношениям на флотской службе. Во времена его командирства на "Разительном" действительно был удивительно сплоченный экипаж. Может этим и можно объяснить ту дружную работу в доке.

В доке мы простояли недолго. Уже в конце июля корабль всплыл с кильблоков и под буксиром перешвартовался на 14-й причал.

Касты. Духи. Годочки…(Лирическое отступление).

Оговорюсь сразу, на "Разительном", в отличие от других кораблей, ситуация на которых мне была известна из рассказов моих товарищей, кто там служил, годковщина была, но она была какая-то зажатая, полуподвальная. Не было ее буйного махрового цветения, как, например, живописал мне мой одноклассник Гера Чилашвили, служивший на старом, еще времен войны эсминце. На "Разительном" состав экипажа был другого сорта. И офицеры и моряки. По крайней мере прямых кандидатов за решетку не было. Большинство рядового и старшинского состава были достаточно образованными и адекватными людьми. Офицеры и мичманы служили ответственно и профессионально и никогда не поощряли применения "годковского закона". Может наш Командир имел блат в Управлении кадрами? Или "Разительному" просто везло?

"Годковщина" явление безобразное и многоликое. С ним неустанно и безрезультатно боролись, провозглашая "уставные отнощения" высшим приоритетом в жизни флотских экипажей. Но победить гидру до конца так и не смогли. Собственно, победить и не могли, в принципе. "Годковщина" была извращенным слепком отношений в тогдашнем советском обществе. Бесправность людей на гражданке, мода на лагерную этику и феню выродились на флоте в систему "законов и подзаконных актов", базирующихся не на уставах и штатных расписаниях, и даже не на личных качествах моряков, а на строгой тюремно-лагерной иерархии по срокам службы. Это напоминало индийские касты и отечественные деления на "паханов и шестерок", "воров и сук".
Моряки со сроком службы, отличавшимся на полгода редко водили дружбу. Так было "не положено". Положено было дружить только со "своим годом"
Деление было очень строгое и соблюдалось строго. Свежеприбывшие назывались "духами". Им было положено носиться по кораблю и растворяться в воздухе или материализоваться из него по первому ленивому зевку годочка, подгодочка, полторашника.
Духов периодически учили. Система обучения была проста. Очередной годочек выражал желание поделиться знанием корабля. Задавался вопрос. Ответ, как правило, был неточен или вообще неправилен. После чего следовало: "Так, ты, душара! Побежал и узнал что находится в первом (например) тамбуре. Найдешь меня и доложишь!"
"Духи" бегали по кораблю, размазываясь в коридорах по переборкам, драили палубы и медяшки, красили переборки, мыли умывальники и гальюны. Это были чернорабочие корабля. Рабы годочков.
Не стать "духом" было легко. Достаточно было быть физически сильней или смелее местных паханов. Но многие ли из вчерашних десятиклассников могли похвастаться косой саженью в плечах? К сожалению, смелых "духов" тоже было ничтожно мало.
Хоть «закон» и берег годочка, но многие из них побаивались полностью полагаться на этот воровской "Табель о рангах". Теоретически, можно было загреметь в штрафбат за "неуставные отношения".
Вчерашние деревенские пацаны, придя на корабль, попадали в знакомую со школы иерархическую систему и просто терпеливо ждали, когда наступит их час и можно будет отыграться за свой позор на новых "духах".
Прослуживши полгода, "дух" превращался в нечто без названия. Кто по-старинному называл таких моряков салагами, кто по-солдатски черпаками или на флотско-украинский манер чумичками. Точнее, это были уже слегка "оборзевшие духи". Им по-прежнему было "не положено" ходить в увольнения, сидеть в кубрике в присутствии годочка иметь свою собственную ложку. Но эти люди уже все знали о корабле, по крайней мере, в объеме знаний годочков, чтобы на любой вопрос был сразу готов ответ. Они уже умели "шхериться" и могли иногда отдыхать от отеческой опеки. Но они еще не могли никем командовать. Даже настоящими новыми "духами". Не положено еще!
После года службы годочки уже не приставали. Начиналась нормальная служба. Уже можно было иногда исподтишка попробовать отправить духа на поиски чего-нибудь тебе нужного. Но от работы и распорядка еще никто не освобождал. Надо было работать много и хорошо, чтобы годочки были довольны. Увольнения полагались только в составе группы, отправлявшейся в культпоход.
"Полторашники!" Это самые борзые люди. Наконец-то их место заняли молодые! Закон уже позволяет командовать "духами" и иногда ходить в увольнения. Полторашная прокладка между духами и годочками ведет себя как самостийная республика, живущая якобы по своим уложениям, но в счастливых снах видящая как через полгода перейдет в касту подгодочков и осторожно примерит на себя годковскую пурпурную тогу.
"Подгодочки", те, кто прослужил два года, но еще не дотянул до двух-с-половиной, это пока еще бесправные лентяи. Работать уже не хочется, а закон на подгодочков в плане освобождения от службы не распространяется. Приходится иногда напрягаться и ждать еще полгода.
"Годочки" или "годки". Этим все положено. Выше них никого. К несчастью, срок неограниченной власти над людскими душами короток. Всего каких-то шесть месяцев. Насладиться не успел, а уже превратился в "гражданского" и поехал в родной колхоз убирать говно из под коров.

Такая вот далеко не полная схема деления экипажа на касты. Иногда можно узнать, что подгодочку уже положено носить гюйс торчком с заглаженными стрелками, но набивать каблуки для увеличения роста еще пока не положено. И еще много того, что изобретательный молодой ум придумывает, чтобы как-нибудь подчеркнуть свою значимость и выгодно оттенить себя на фоне своих меньшеслужащих коллег. Наибольшее удивление в этой ситуации вызывает то, что по закону "годковщины" жили по сути дела мальчишки от 18 до 21 года. И эти охламоны в 20 лет считали себя намного старше тех, кому было 19 и позволяли себе издеваться над ними на том лишь основании, что "меня били и я буду". А младшие сносили все молча, так как законом были повязаны не только рядовые и мичманы, но, порой даже, и офицеры.
Нередко бывало, что офицер, получивший от отчаявшегося "духа" тихую жалобу, приказывал тому же годочку, мучителю разобраться со своей жертвой. Побитая жертва уходила в себя на полгода в ожидании смены состава экипажа и перехода на одну ступень выше в иерархии.

День Флота.

После выхода из дока на 14-м причале корабль заправили, и загрузили боекомплект. Для этого выделили целый день. С бортов "румыны" грузили со специальных барж торпеды, бомбы и ракето-торпеды. Ракетчики колдовали с кранбалками, загружая в погреба "Ос" новенькие светло серые ракеты. Остальной экипаж гуськом носил с причала к горловинам лотков 100-мм патроны для артиллерийских установок.
Я бегал с патронами. Носить было не трудно. Главное держать патрон правильно, как младенца. Не торопиться и смотреть под ноги. Во время той загрузки не уронили на причале ни одного патрона.
Пару уронили уже в подбашенном отделении. Но эти опасные раненые патроны мы с комбатом Галактионовым позже тихой темной ночью булькнули в море, а за гильзы отчитались, будто во время стрельбы те случайно укатились за борт.

День флота! Воскресенье! В этот день на причал приехала ярмарка и матросов свободно спускали с кораблей. Я тогда сошел с корабля в чистой робе, но без носок, которых у меня попросту не было. На оставшиеся с получки два рубля купил пару "карасей" и от души "набакланился" мороженого и кексов с арахисом.
Но это было после обеда, а с утра наш корабль проходил парадом и экипаж построили вдоль борта по "Форме-Раз". Белых брюк на всех не хватало и некоторые стояли в брюках от белой робы, только хорошо отстиранных и выглаженных.
Мои брюки надел годочек Галинский, кстати, один из самых либеральных годочков того призыва. Брюки он попросил!, что было с его стороны верхом неуважения к "закону". Конечно, я отдал поносить. Старшина команды Пушкар, заботам которого поручили приписных, сказал, чтобы не беспокоились и пообещал, что брюки мне вернут сразу после парада. Так и произошло.
А пока, я сидел в тихом пустом 10-м ракетном кубрике. В 10-м потому, что сначала, из-за нехватки места в 8-м "артиллерийском кубрике", я жил у ракетчиков.
Сидеть в пустом кубрике было спокойно и скучно. За бортом тихо шелестела вода. Старшина Выродов, командир отделения ракетчиков, попросил меня разрисовать ему гюйс. Для этого заранее к гюйсу была пришита снизу белая материя, на которой полагалось изобразить в цвете фломастерами "Разительный", чайки и старорусским шрифтом цифры "1976-1979". Я справился быстро и оставшееся время просто клевал носом. Все-таки откровенно спать на рундучке было "не положено".

Первый боевой номер, который я пришил на свою робу, был номер 2-7-27, полученный от электромеханика Башкатова. Поначалу приписным номеров не давали. Вроде, раз не в штате, то зачем краску переводить? Но старпом распорядился независимо от принадлежности моряка к кораблю, определить его по штатному расписанию и заниматься боевой учебой в полном объеме. Разумеется, на робе у него должен быть пришит боевой номер.
Печатали номера на белой парусине черным Кузбасс-лаком. Я поделился секретом изготовления "вечного трафарета", отчего получил "вечный" подряд на изготовление таких трафаретов, а также трафаретов для маркировки формы.
Вершиной моего трафаретного искусства была маркировка на дверях орудийных башен. Там я превзошел все до того мною созданное. Четырехцветный трафарет наносился на крашеную шаровой краской дверь. Красивее наших дверей были только изготовляемые вручную значки "За дальний поход". Башни после украшения приобрели строгий и торжественный вид.
Мальованчук поворчал немного на "неуместную пестроту", но приказывать закрашивать гербы не решился.

Ракетчик Выродов.

После Дня Флота на корабль прибыли курсанты ВМУ для стажировки. Их поселили в 10-й кубрик, а моряки перешли жить в "Осы". Я жил в кормовой "Осе". Вечерами после отбоя Выродов доставал посылку с родины, резал сало ломтиками. Ракетчики и примкнувшие к ним артиллеры, в моем лице, угощались. Я рисовал альбомы и гюйсы, а Башкатов что-то точил Выродову на ДМБ. Спали мы на палубе. Одного тонкого пороллонового матраса хватало, чтобы чувствовать себя вполне комфортно. Дело в том, что под несколькими слоями линолеума металлическая палуба была покрыта толстым слоем пенополиуретана. На ощупь палубы в постах и кубриках были всегда приятно теплые. И зимой и летом. Спалось на них превосходно! Матрасы нужны были только для мягкости.
Как говаривал преподаватель Морской школы ДОСААФ Долгов - "Моряк должен уметь спать где угодно, когда угодно, сколько угодно и даже про запас"

Бедный Чистяк.

Однажды на выходе во время ночной тревоги для выполнения стрельбы я убежал в 5-й погреб, где был расписан. Там уже сидел и клевал носом Чистяк. Тот самый Саша Чистяков, с которым мы красили трюма в доке. Он меня попросил, чтобы я посмотрел за дверью, как бы кто не вошел и не застал там его за неподобающим по учебной тревоге занятием. Саша закимарил, но закимарил так заразительно, что и я не выдержал. Так я и не услышал толком первой в своей жизни стрельбы. Проснулись мы только утром. Вылезая из погреба, Чистяк все боялся как бы о нашей слабости не догадался Рязанцев.
В свои двадцать или двадцать один командир отделения комендоров ст. 1 ст. Рязанцев выглядел совсем взрослым матерым мужиком. Причем не только выглядел, но и вел себя соответственно. Не суетился, не говорил громко. Был чем-то похож на Михалкова в роли Паратова из фильма "Жестокий романс". Чистяк на тот момент был "духом", а Рязанцев "годочком". Любимым развлечением Рязанцева было "прихватить" спящего на дневальстве по кубрику Чистяка. Рязанцев подкрадывался к Чистяку, сладостно, как лев смотрит на пойманную дичь, смотрел на Чистяка и... будил несчастного, чтобы тут же дать еще наряд вне очереди. Чистяк простаивал дневальным без перерыва по две недели. В конце концов за измученного Чистяка заступился оператор системы постановки помех матрос Лебедев.

Зона «Пылкого».

15 августа с боевой пришел СКР "Пылкий". Меня и еще нескольких "приписных" отправили для дальнейшего прохождения службы туда.
Только я ступил на ют "Пылкого", как корабль мне не понравился. У него была покрашенная суриком, местами пузырившаяся ржавчиной палуба. Медяшки на ПОУКБ, шильдики с номерами шпангоутов, леера на трапах все было закрашено мерзкой зеленой краской. Вдоль бортов на юте в нижней части лееров была приварена безобразная решетка, грубо сделанная из металлических полос. Наверно это было средство от потери гильз при стрельбе из артустановок.
На "Разительном" стояли новейшие 100-мм нарезные одноорудийные округлые башни. Здесь же были старого образца железные ящики с двумя 76-мм орудиями.
Корабль всего полгода как с завода, но уже был изрядно запущен командой. По переборкам тянулись потеки то ли ржавчины, то ли грязи. Изоляторы на ржавых цепочках лееров были закрашены. На юте по шершавой от ржавчины палубе ветер гонял какие-то мусоринки.
Как только я зашел в кубрик к артиллеристам, в нос ударил затхлый кислый запах несвежей одежды и обуви. Иллюминаторы были закрыты видимо еще с перехода по Средиземке. Броняшки были на месте и в кубрике днем был полумрак. На рундучках в темноте сидели местные урки. Мой пухлый вещмешок сразу оказался легкой добычей. На него набросилась целая куча поизносившихся за долгие годы службы годочков. В минуту от моего плотно набитого вещами "аттестата" осталась только пара носков, белая беска и трусы.
Вообще, жизнь и общество на "Пылком" больше напоминали зону, чем флотский экипаж. Моих товарищей Чернявского и Яцика регулярно избивали по поводу и без, а меня донимали моральным способом, вечно заставляя делать то одно, то другое, отчего приходилось бросать первое и хвататься за второе и в итоге отвечать сразу перед двумя "годками" за два неоконченных дела. Я с тоской вспоминал непростые, но понятные отношения на "Разительном". Но больше всего я скучал по чистоте и красоте своего прежнего корабля. Такой вот был "дух-эстет".

Снова на «Разительный»!

Но однажды вечером я увидел на корабле старшего лейтенанта Ильичева, который искал меня. Он мне сообщил, что забирает меня обратно на "Разительный" и приказал, чтоб к утру у меня был полностью собранный аттестат.
Вещички кое как удалось собрать. Половина были не мои и уже изрядно ношеные. Пылковские годочки как крысы разбежались с добычей и пошхерили все по постам. Ильичев сидел на рундуке, а я с виноватой мордой показывал ему то, что мне "вернули". Местные офицеры в восстановлении уставного порядка участия не принимали. В итоге комбат решил не мелочиться и забрать меня с тем, что удалось урвать назад.

23 августа в субботу я снова оказался на "Разительном". Как я соскучился за неделю по вороной блестящей палубе! По округлым башням, по горящей на солнце меди!
Корабль собирался на боевую службу. Выход был назначен на 25 августа и за два дня экипажу дали время постираться, помыться, купить необходимое.
В понедельник мы вышли из Севастополя. Я уже как нормальный артиллерист жил в 8-м кубрике и считался Б№ 2-6-15. В мои боевые обязанности входило нахождение по тревоге в артиллерийском погребе и при необходимости пополнение питателей снарядами из ложементов. Пока я был погребным, меня командир башни Галинский успел обучить кое-чему в работе с пультом. Рассказал устройство погреба, платформы и питателей. Но комендорствовал я недолго. Нужно было подготовить к весне арсенальщика и, кроме того, в отделении артэлектриков с предстоящим сходом командира отделения ст.1 ст Загайнова открывалась вакансия. Поэтому меня перевели на штат 2-7-28 агрегатчиком.

Романтики сразу стало меньше. Приборка на свежем воздухе, швабра, медяшки остались в прошлом. Новым местом приборки стали тамбур перед 8-м кубриком и умывальник. Матрос Паньшин (Паня) вечно обучал меня как "находить" приборочный материал: обрезы, губки, мыло, ветошь. Все это у нас периодически тоже кто-то "находил". Поэтому приходилось ночами, как бы между прочим, ходить по чужим умывальникам, вентиляторным и, при случае, "находить" что-нибудь нужное для приборки.

Частенько мы с Паней спали в агрегатной по проворачиванию. Иногда нас ловил за этим делом командир отделения артэлектриков ст.1 ст Загайнов, выдавая Пане физически, а меня отправляя работать.
Загайнов все готовил из меня "Надирщика". Подготовка заключалась в попытках заставить меня запомнить множество совершенно непонятных мне терминов из руководства по эксплуатации систем гироскопической стабилизации "Надир". Может Загайнову и казалось, что он говорит убедительно и объясняет доходчиво, но видимо в силу моей природной тупости я из его "обучения" ничего не почерпнул. Теория гировертикалей в Загайновском переложении до меня не дошла, а практического опыта на тот момент у меня не было. Спасла простота обслуживания системы и дальнейшие самостоятельные потуги прочитать и понять прилагавшуюся техническую документацию и руководства по обслуживанию и ремонту.
Принимал "экзамен" на мое самостоятельное обслуживание "Надира" сам командир БЧ-2 ст.лейтенант Джалалян Армен Эдуардович. На тот момент он тоже имел весьма поверхностное понимание работы системы и поэтому, хоть я и наплел ему черт знает что, Загайнов своими убедительными поддакиваниями свел на нет все подозрения Джалаляна в некачественном обучении.
И, хотя после Загайнова у меня почти ничего не осталось в голове в смысле знания специальности, Джалалян еще долго при случае припоминал мне тот примерный курс обучения молодого матроса уходящим в запас старшиной.

Эстафета.

Чтобы отвлечься от рутины повседневной службы, на корабле периодически устраивались то конкурсы самодеятельности, то конкурсы Боевых листков, то соревнования и эстафеты.

В соревнованиях по перетягиванию каната, в учебно-боевой эстафете и конкурсе самодеятельности БЧ-2 блеснула силой, скоростью и остроумием. К сожалению, остроумие комендоров не было оценено по достоинству. Но на то были причины, связанные с тогдашним партийно-политическим устройством жизни.

Перетягивание каната организовали на юте правого борта. Команды были одеты по форме - "Шорты-тапочки". За БЧ-2 выступали комбаты Галактионов и Задорожный, мичман Пушкар, старшины Загайнов, Рязанцев, Галинский, Выродов, Глазунов, матросы Терещук и Паньшин. Почти все были, что называется, "лоси" ростом за метр восемьдесят или весом к ста кило.
Так получилось, что тянули канат только старослужащие. В помощь им были только полторашники Терещук и Паньшин. Но выбирали не по сроку службы, а по росту, весу и силе.
Годочки того призыва отличались величиной, взрослостью и серьезностью. Это был самый дружный "год" в БЧ-2 за период моей службы. Среди них почти не было грызни по мелочам, которая потом всегда проявлялась в отношениях всех последующих годочков вплоть до нас. Это был "старый добрый Разительный".
Для упитанной и дружной БЧ-2 особого труда не составило победить "румынов", а потом и измученных электроникой и мерцающими экранами бледных затворников из БЧ-7.

В одно из погожих воскресений на корабле была устроена военизированная эстафета. Верхнюю палубу разделили на этапы и моряки соревновались в умении быстро проделывать то, что были обязаны уметь делать в случае аварийной ситуации и борьбы за живучесть. Разборка и сборка на время автомата Калашникова к борьбе за живучесть отношения не имела, но придавала эстафете оттенок военизированности.
Начиналось все у швартовочного шпиля по правому борту. Там был установлен бак и на нем старший матрос Красильников, носом и худобой похожий на Гоголя, тонкими белыми пальцами быстро раскидывал автомат на детали, а потом так же быстро его собирал. Равных ему в этом искусстве не было. Красильников был арсенальщиком и заранее готовился к испытанию, замучив не один десяток автоматов в своем Арсенале.
Услышав финальный щелчок секундомера, Красильников бросал автомат на бак и бежал в мою сторону. Возле сложенного по борту трапа я падал на палубу, на скорость отжимался 20 раз, взлетал по трапу на шкафут и передавал эстафету гарсунщику Глазунову.
Глазунов резко одевал зеленый резиновый химкомплект. Добиться требуемой резкости ему позволили тренировки, которые он проводил у себя в гарсунке, готовясь к эстафете. Затем зеленый и страшный, сметая всех на своем пути, летел на торпедную площадку.
Там Терещук и Паньшин хватали самого у нас легкого - Чистяка, бросали его на носилки и бегом, но все равно аккуратно, стараясь, чтобы "раненый" не вылетел за борт, транспортировали его ко 2-му тамбуру.
Возле тамбура старшины Рязанцев, Галинский и Выродов быстро вооружали инжектор ВЭЖ-21, делая вид, будто откачивают воду из 1-го тамбура.
Матрос Лебедев с бака запускал бросательный конец на его максимальную длину так, что легость в полете останавливал лишь привязанный к леерам сам бросательный конец.
Когда легость падала в воду, ст.матрос Лелюх натягивал противогаз и срывался с бака на шкафут к шлюпке, где ракетчик матрос Бабенко ставил рекорд в подтягивании на перекладине.
Рекорда с нетерпением ждал матрос Башкатов, которого быстро одевали в ВПС-2,5, противогаз и он летел по шкафуту и юту к финишу так, что от него в страхе шарахались многочисленные зрители и болельщики.
В итоге мы заполучили из рук Командира традиционный пирог с изюмом за победу!

Смотр самодеятельности.

Где-то в начале октября был организован смотр-конкурс художественной самодеятельности. В том смотре участвовали почти все. Комбат Ильичев принял на себя обязанности директора цирка БЧ-2. Им был написан и тщательно отрепетирован сценарий нашего выступления. Репетиции проходили в строжайшей военной тайне в кубрике за закрытой дверью.
Показ устроили на торпедной площадке на фоне задней надстройки. На стульях перед трапом сидели Командир, Старпом и зам. Вокруг на баночках, не занятые несением вахты, располагались благодарные зрители.
В номере "Акробаты" выступали Рязанцев, Загайнов, Галинский, Паньшин. Одетые в тельники сверху и снизу, при этом у нижнего тельника отверстие для головы зашивалось и он превращался в полосатые панталоны, они изображали атлетов прошлого века и показывали номера "Человек-пушка" и "Орел над Эльбрусом". Комментировал действо звонким голосом невозмутимый в своей серьезности комбат Ильичев. Он трагическим голосом предлагал нервным удалиться перед показам очередного "смертельного номера"
В "Человеке-пушке" стоящего на четвереньках Паньшина-пушку "заряжали", давая набрать в рот побольше сигаретного дыма. Потом командир его отделения ст.1.ст Загайнов подносил зажженную спичку-"фитиль" к заднице пушки. Паня делал "Пух-х-х-х!!!", выстреливая заряд дыма в зрителей.
Эльбрусом был Галинский. Он укладывался на палубу и поднятыми коленками изображал две известные вершины. Здоровяки Рязанцев и Загайнов брали Паньку на руки и носили над Галинскими коленками. Паня при этом махал "крыльями" и кричал что-то вроде "Хйу-Хйу!!!", на что из укатывавшейся и визжавшей от восторга толпы зрителей ему кричали: "Панька! Ты буквы перепутал!!! Орлы по-другому кричат!!!"
Потом был мой номер, где я, одетый в белый халат, взятый напрокат в лазарете, изображал хирурга, делавшего операцию своей жертве.
Поначалу в планах было еще показать фокус с шариком, катавшимся по краю платочка. Шарика для пинг-понга на корабле не нашлось и Паня аккуратно высосал для номера куриное яйцо. К сожалению, форма яйца никак не позволяла ему спокойно кататься. Но, хоть фокус и не удался, публика все равно аплодировала.
Была у нас и хоровая песня, сочиненная Феклисовым на музыку Башкатова. И отдельные песни и отдельные стихи...
Но первое место взяли "румыны" только за то, что мичман Сыроваткин на двух сшитых простынях нарисовал обложку книги Брежнева "Малая Земля". Они повесили эту обложку-монстр на надстройку и все выступление только читали наизусть отрывки из книги. Это было ужасно скучно, но зато выдержано в политическом духе.
Замполит Е. единодушно назначил им первое место.

Короткий МПР.

В конце октября мы пришли с боевой на Меж Походовый Ремонт. Сразу на нас навалились осенняя сырость и холод. Как-то мы с Чистяком весь день промерзли на юте, усиленно изображая работу, а в итоге покрасили одну леерную стойку и все. Единственным удовольствием было надраивание палубы тяжеленной шваброй. И спорт и тепло. Но, к сожалению, по команде "Приступить к выполнению работ" махание шваброй не приветствовалось. А то мы с Чистяком довели бы палубу на юте до зеркального состояния.
Начались сходы. Первыми их наших "гражданских" сошли Загайнов и Выродов. Последним за свои неоднократные залеты и вечную грызню с начальством сошел Лебедев.
Наконец, я дождался своего "года". На корабль привели из учебки азербайджанского курда скромного Наби Рзаева, кубанских парней Вована Рыжонкова, Юру Дешевенко и Серегу Сытника, уроженца Гусь Хрустального и обожателя Есенина Колю Морозова. После их прихода наш "год" стал самым многочисленным. Тогда же на корабль пришли с "Очакова" сибиряк Ермолин и литовец Тюнис.
Наби поначалу совсем слабо говорил по-русски и вечно приводил в восторг окружающих недоуменным вопросом, обращенным к самому себе: "Куда это я вчера свои носки поставил?" В артиллерах он пробыл недолго и, формально оставаясь погребным, был переведен в офицерскую гарсунку на место сошедшего годочка Глазунова.
Вован стал погребным, постепенно, по мере службы дойдя до должности командира башни. Отличался Вова трудолюбием и какой-то извечной застенчивостью. Он словно стеснялся своего роста, громкого голоса. Поэтому старался сутулиться, говорить тихо и всегда улыбался своей неповторимой улыбкой, словно говоря: "Такой вот я, большой и нескладный, простите уж..."
Юра, за свою величину, смелость, выпученные глаза и широкую улыбку прозванный "Глыбой", стал ракетчиком.
Артэлектрик Сытник оказался весьма специфическим человеком. В итоге нашел себя в должности командира баркаса. Человек простой и добрый, но снедаемый тайной страстью, регулярно приносившей ему одни неприятности.
Ракетчик Коля Морозов был тонкий и розовый. Почему-то вместо ровного загара на Средиземноморском солнышке Коля покрывался только одними оранжевыми веснушками. К нему прилепилась необидная для посвященных кличка "Хрюк", напоминавшая о сходстве ее носителя с розовым поросенком из мультика про Винни-Пуха. Но, Хрюком Колю называли редко. Чаще использовали простую и всем понятную - Мороз.
Сибиряк Ермолин, артиллерист и командир башни, оказался прост и прямолинеен как многие деревенские. Не унывал. Был крепок телом и убеждениями. Мечтал, что когда приедет в отпуск в родную деревню, пойдет вечером в клуб на танцы, обязательно по «Форме-три» с неуставными светящимися чайками на погонах. Вдруг в зале погаснет свет (движок-то в деревне - хлам старый), чайки в темноте будут освещать таинственным светом шею и уши их счастливого хозяина...!!! "Все бабы мои!" - решительно заключал Ермолин.
Оператор системы постановки пассивных помех Тюнис был переведен с "Очакова" не в последнюю очередь за свои плохо скрываемые антисоветские убеждения. Был замкнут, почти не общался ни со своим "годом", ни с другими. Винил Россию в оккупации Литвы и говорил, что на службу пошел только чтобы получить военную специальность, которую можно было бы потом применить в борьбе за свободу. Как его прохлопали КГБшники и как никто не вложил? Уму не постижимо!

Босфор.

В конце ноября мы после МПР вышли в Средиземное море. Тогда я первый раз увидел Босфор. Я уже был арсенальщиком и стоял на юте с автоматом. Разглядывал в мощный бинокль красоты заграницы и был готов отразить любую провокацию против корабля. Выполнял функции пограничника, так сказать.
При заходе в Босфор со стороны Черного моря тебя встречают высокие холмы, обрывающиеся скалами в море. Такие же холмы, густо поросшие лесом, тянутся на восток и на запад. Просто удивительно, что в таком рельефе остался узкий длинный проход, соединивший два моря.
При входе в пролив волнение сразу успокаивается. Вода мутнеет и приобретает грязный зеленоватый оттенок. По берегам разбросаны невысокие трех-четырех этажные дома легкого южного типа с большими окнами и лоджиями. По мере приближения к центру Босфора и Стамбула домов становится все больше, берега оживленнее. Рассекая мутную Босфорскую воду, покрытую беспорядочной рябью, снуют пассажирские паромы, увешанные пестрыми спасательными кругами. Наверно, после постройки гигантского моста через Босфор, соединившего Западную и восточную части Стамбула, работы у паромщиков поубавилось, но судя по их количеству, не намного.
В некоторых местах в небольших заливах устроены якорные стоянки судов. Стоят в ожидании разрешения на проход и советские суда - танкеры и сухогрузы.
Вот вдали показался знаменитый Мост, перекинувшийся не только между частями города, но и протянувшийся серой бетонной полосой из одной части света в другую. Мост подвешен на тросах к двум опорам. Снизу мост совершенно гладкий и похож на гигантскую линейку, висящую на сотнях натянутых нитей. Кстати, толщина главной "нити" около одного метра, а в центральной части - полтора!
После моста по берегам стоят настоящие дворцы со светлыми колоннадами и причудливыми башенками. Некоторые из них заброшены и полуразрушены, другие охраняют гвардейцы в белых касках и с автоматами "на караул".
В грязной, с радужными пятнами разлитой солярки воде ловят рыбу рыбаки с десятков пестро раскрашенных фелюг. У тех, кто побогаче, на лодках установлены стационарные моторы, рыбаки победнее обходятся навесными. На некоторых лодках устроены целые "ходовые мостики" - башенки. На каждой в обязательном порядке на флагштоке развевается красный флажок с белым полумесяцем.
Еще издалека становятся видны минареты и купола величественных Стамбульских мечетей - бывших Константинопольских христианских церквей.
Дальше к югу после мечетей на западном берегу располагается огромное длинное здание, обращенное к проливу задним фасадом. Можно только догадываться что это - дворец или казарма. На дороге у въезда стоит полосатый КПП. Сейчас в Турции республика и, даже если это дворец, то его хозяина давно там нет.
После Стамбула Босфор расширяется и при выходе из его узкой части ближе к восточному берегу лежит на грунте остов сгоревшего огромного танкера. Он горел в октябре, когда мы шли с первой половины боевой.
Тогда у нас на юте построили аварийную партию, чтобы обезопасить себя от пожара, если танкер вдруг взорвется и какая-нибудь раскаленная металлическая головня упадет на корабль. Но все обошлось.
Теперь танкер лежит бурый от ржавчины и окалины, напоминая своим видом дохлого, полуразложившегося гигантского ящера. Жалкое и страшное зрелище.
В широкой части Босфора по берегам разбросаны небольшие городки, тесно уставленные домиками, с торчащими кое-где среди них минаретами.
Еще одна достопримечательность Проливов - это крепости, стоящие одна на подходе к Стамбулу со стороны Черного моря, другая на изгибе пролива Дарданеллы со стороны Средиземного моря. Сложенные из ровного, правильной формы камня, очевидно, с очень толстыми стенами, эти крепости были когда-то хорошими стражами пролива, и пушки в их бойницах были надежной гарантией безопасности города со стороны моря. Возможно, и по сей день в казематах установлены и поддерживаются в боевой готовности грозные орудия. Но все это выглядит в современном мире не более как декорация.
Столетия прошли, прежде чем обесценилось значение крепостей как чуда фортификации и военного искусства. В современном мире все происходит в десятки раз быстрей. Может статься, строительство одного Большого противолодочного корабля обошлось намного дороже постройки древней крепости, а его боевой век закончится уже лет через тридцать-пятьдесят. Такие вот гримасы истории и прогресса.

За Босфором расстилается Мраморное море. Море так назвали за месторождения мрамора, из которых черпали материал вдохновенные греческие и римские скульпторы и зодчие. Но в тихую погоду утром, с рассветом вода в море кажется белесой, приобретает розоватый оттенок и становится похожей на мрамор. Так что еще не окончен спор чье авторство в названии моря - физиков или лириков.
Перед выходом из Дарданелл на Европейском берегу стоит огромный обелиск, выполненный из серого бетона. Колоссальный, метров пятьдесят в высоту, бетонный "стол", опирающийся на четыре толстенные "ножки". Смысл его я так и не смог понять.
Чем ближе к Средиземному морю, тем заметнее вода меняет свой грязно-зеленый оттенок на чистый глубокий ультрамарин. Уже от одной прозрачной синевы становится ощутимо свежее. Кажется, что это синее небо стало плотнее и превратилось в море, полностью сохранив свои качества прозрачности и легкости.

После выхода из Дарданелл произошла встреча нашего корабля со "Сдержанным". Корабли свободно маневрировали друг возле друга и командиры по верхней громкоговорящей связи переговаривались, называя друг друга по имени: "Витек, Коля". Был вечер, море абсолютно гладкое. Корабли казались темными и грозными монстрами переговаривающимися о своих житейских делах.

Курорт - 52-я!

Первой в Средиземке нас приняла 52-я точка. Мы стояли там на бочке и отогревались после Севастополя.
Слегка отдохнув, "Разительный" принял участие в учение по поиску атомной лодки. Во время погони за подводной целью у нас полетел один двигатель и было много разговоров насчет того отправят нас обратно в Севастополь или будут ремонтировать в Средиземке.
В итоге командование приняло решение ремонтироваться своими силами. Частично ремонт провели в море, а самую сложную работу по замене крупногабаритных и тяжелых деталей завершили во время захода в Югославский Сплит под новый 1980 год.

Сплит.

Отшвартовались мы в Сплите 25 декабря. На "их" Рождество. У стенки встали бортом БПК "Николаев", наш "Разительный" и дизельная подводная лодка. Лодка своим черным резиновым покрытием оттеняла блеск свежей темно серой зимней краски противолодочных кораблей. Непримиримые в боевой учебе "противники" стояли борт к борту. Экипажи свободно переговаривались, узнавая новости и выменивая у подводников сушеную тарань на тельняшки.
27 декабря я впервые за полгода службы получил увольнительную на берег и произошло это событие в иностранном порту. В Севастополе было некогда. Да и не положено.
Увольняли только в составе пятерки - офицер, мичман и три моряка. Нашей пятеркой командовал Джалалян, с ним были мичман Миняйло, ст.2.ст Изаев, ст.матрос Паньшин и я.
Вечером накануне мы получили у финансиста валюту. Я за полгода беспорочной службы, из которых три месяца приходились на боевую службу в Средиземном море, заработал и честно получил 130 динаров, это около 3 тогдашних советских "инвалютных" рублей.
На следующий день одетые в виду теплой погоды по Форме-3, мы сошли с корабля и направились в центр города. Набережную украшала синяя абстрактная скульптура, видимо намекающая на чистоту, теплоту и нежность Адриатики в курортный сезон.
В узких старинных улочках, мощенных отполированным до черноты столетиями и миллионами подошв камнем, было тепло и уютно. Дома вокруг напоминали иллюстрации к сказкам Андерсена и совсем не были похожи на советские панельные хрущевки и девятиэтажки.
Напротив старого храма была установлена колоссальных размеров бронзовая фигура какого-то местного проповедника. Из под одежды на край постамента ступала нога в легкой сандалии. Сама фигура была от времени зеленая, а вот большой палец ноги, сиял золотом, натертый до блеска миллионами прикосновений. Мы тоже не удержались и внесли свою скромную лепту в поддержание чистоты пальца. Моряк просто не может смотреть равнодушно на плохо блестящую медяшку.
Культурная программа на этом завершилась. Командиры спешили в универмаг. Заказы жен и подруг... Нас, рядовых, вещи дороже трех рублей не интересовали. Поэтому в магазине разошлись. Офицеры в пром, мы в прод. Изаев и Паня набрали жвачки. Я купил шоколад, оставив 100 динаров в надежде купить какой-нибудь Сплитовский сувенир.
Шоколад съели тут же по дороге к другому магазину.
В другом универмаге я прежде всего направился к сувенирно-ювелирному отделу. Долго искал что-нибудь интересное и недорогое. В итоге нашел малюсенький вроде бы даже золотой знак зодиака. Долго на русском и скверном французском объяснял продавщице, что мне нужен знак Девы, она позвала свою коллегу словенку, та поняла что мне нужно, долго искала в коробке требуемый знак, в итоге нашла и радостно объявила, что стоит чудо всего 300 динаров!
Вот те на! Обломился подарочек маме на Рождество.
Оказывается ценник на витрине немного сполз в сторону, а то, что стоило меньше ста динаров и покупать не стоило.
В конце концов я купил в продовольственном отделе плоскую бутылку виноградной чачи с картинкой Сплит на этикетке, стеклянный стакан с видом Сплита и на сдачу еще жвачки и конфет.

Значки.

Моряки, увешанные пестрыми значками классности, "За дальний поход", комсомольскими, вызывали у местных пацанов приступ небывалой любви к фалеризму. Мальчишки бегали по пятам с предложениями поменяться. "Значку!" взывали юные любители. Я раздал несколько купленных еще на корабле у боцмана значков. Остался только простой и строгий позолоченный профиль Ленина на красном лаковом фоне.
Я его предложил очередному фалеристу. "Лэнин?" - со знанием дела спросил пацан. Я, приятно удивленный осведомленностью аборигена, ответил - "Да, Ленин!"
"Злато?" коротко продолжил собиратель значков.
"Нет, алюминий" - обескуражено ответил я, не ожидая подобного по отношению к вождю мирового пролетариата.
"А... Люминь..." - пацан скорчил гримасу. Ленин его явно не воодушевил.
Вернулись мы под вечер к вечерней поверке. Я утащил свое сокровище в Арсенал. Панька зашхерил блоки жвачки где-то в агрегатной.

Патруль по охране овощей.

Через день вечером я стоял в патруле по причалу. На стенку привезли ящики с апельсинами, яблоками, помидорами и прочую витаминную продукцию к новогоднему столу. Ящики стояли длинными рядами, охраняемые только единственным нашим патрулем. Поэтому патруль, воспользовавшись такой бесконтрольностью сам вдоволь наелся витаминов.
К причалу подошла парочка молодых югославов. Остановились в отдалении. Ждали, пока охранники овощей и фруктов сами подойдут. Естественно, мы подошли, поинтересовались, что господа забыли на советском военном объекте? Девушка представилась Миленой, учительницей русского языка. В основном говорила она. У нее получалось говорить почти правильно, только с небольшим мягким акцентом. Ее высокий спутник просто стоял рядом и молча кивал головой. Под конец Милена, порывшись в сумочке, достала ручку и надписала открытку с новогодним поздравлением русским морякам. Поздравление от Югославского народа досталось командиру патруля комбату Задорожному. Комбат тепло поблагодарил Милену, а я проявил политическую близорукость и подарил ее спутнику комсомольский значок.

Майки на тараньку.

По левому борту "Разительного" стояла пришвартованная дизельная подводная лодка. Подводники иногда предлагали нашим провести экскурсию на лодку. Некоторые соглашались. Правда, говорили потом, что не поменяли бы корабль на лодку ни за какую тараньку и обилие компота.
Кстати о тараньке.
Ракетчик одного года службы Григорий Шкарин имел одну новую полосатую майку. Она была зашхерена где-то глубоко, так как он вполне обоснованно опасался, что как только он ее достанет, то рассекреченная майка быстро перейдет во владение какого-нибудь годочка. А тут разнесся слух, что подводники предлагают тараньку в обмен на майки, тельники. Гриня не удержался. Но здоровенную консервную банку тараньки спрятать еще сложнее. Поэтому Гриня в соучастники преступления по разбазариванию форменного обмундирования пригласил меня. У меня в заведовании был кормовой пост "Надир" и предполагалось, что никто его с корыстными целями не "провернет". Забегая вперед, оговорюсь, что мои надежды не сбылись. Паня однажды залез-таки в "Надир" и утащил оттуда остатки тараньки и еще какую-то добычу.
Так вот, за обладание закрытым от посторонних "Надиром" Гриня предложил мне половину выменяной тараньки. Конечно я согласился. Пока банка хранилась в "Надире", мы с Гриней поедали ее содержимое совместно. Успели съесть почти всю.

Снова в море.

Новый 1980 год корабль встречал в море. Изрядно штормило. В качестве новогодних мероприятий было поздравление командира по трансляции и дополнительный вечерний чай с пирогом в 12 часов ночи. Чай с пирогом пили те, кому положено, но из-за качки пришлось делать это стоя. Остальные, кому не положено, в мероприятии не участвовали. Отбой сыграли в 00.15.

Атомный авианосец.

В середине января корабль выполнял боевую задачу - слежение за флагманом 6-го флота США атомным авианосцем "Честер У. Нимитц". Следили мы за ним каких-то двое суток, но успели почувствовать мощь его атомного реактора. Весь день, пока он маневрирует в одном районе, запуская и принимая против ветра самолеты, мы относительно спокойно мотаемся где-то около. Ночью он меняет район ходом 30-32 узла. "Разительный", свистя турбинами трясется по волнам за уходящим мастодонтом. Всю ночь лежишь на коечке, стуча зубами от вибрации и проклиная этот плавающий аэродром. А ему хоть бы что. У него реактор, 36 узлов хода и запас урана на несколько лет.

Весь февраль был серым и однообразным. Извечный надоевший ветер, пронизывающий насквозь холодной сыростью, почти постоянная качка, частые съемки с якоря на штормование. Единственным развлечением были учения и стрельбы. Словом, обычная боевая служба в зимнем Средиземном море.
Вплоть до конца февраля ходили слухи о скором заходе в Сирийский Тартус, но по каким-то политическим причинам заход все откладывался и откладывался, а потом был и совсем отменен. Говорили, что там какие-то мусульманские фанатики застрелили советского военного атташе.

В Севастополь!

3 марта прошли Проливы. На этот раз в Босфоре было зябко. Дул холодный сырой ветер и основным занятием было согревание. Через три дня зашли в Севастополь.
Вернулись мы в базу в пресквернейшую погоду. Летел мокрый снег, было уже 11 часов вечера и нас согревали только прожекторы, освещавшие ют для работы швартовой группы. Поставили нас на Куринку. Концы приняли пара молодых тощих матросов со стоящего по соседству ракетного катера. Больше никого на стенке не было. Духового оркестра, цветов и женщин с младенцами для пришедшего с боевой корабля ПУ Флота организовать не успело.
Следующей же ночью погрузили в снегопад ракеты и снова вышли в море для выполнения стрельб.
Потом были еще артиллерийские, торпедные, бомбовые стрельбы, всевозможные ПЛЗ до тех пор, пока начальство не убедилось наконец в нашей полной боеготовности. И только тогда, в середине марта мы встали на Минную на ППР.

Победители!

Апрель прошел относительно спокойно. Где-то в конце апреля нашему кораблю по итогам боевой службы было присвоено звание "Отличного" и экипажу вручена Почетная Грамота ЦК ВЛКСМ как победителю соц.соревнования на флоте.
По этому поводу было комсомольское собрание, на котором выступил Командир, командир дивизии и кое-кто из политического начальства.

1 Мая нашему командиру Балашову Виктору Всеволодовичу за боевые заслуги досрочно было присвоено звание Капитан 2 ранга. На собрании, когда зам Е. это объявил, собравшиеся долго одобрительно гудели и аплодировали. Тогда же старпому Александру Георгиевичу Роздину было присвоено звание Капитан 3 ранга. Ему тоже аплодировали.

Свой фотик.

В середине мая я получил по почте фотоаппарат "Зоркий". Поначалу Наби, Мороз и я постоянно выбирали время, чтобы запечатлеть свои физиономии на пленке. Были солнечные дни и мы с упоением фотографировались на крыше ходового на фоне бухты, на "Льве", на фоне пришвартованного на Графской парохода "Россия". К сожалению, многие из этих пленок потерялись. Сохранилась только часть фотографий, которые мы успели напечатать. Дело в том, что по кораблю ходило несколько мешков с пленками. Для создания очередного ДМБовского альбома моряки просили у друзей из других БЧ их пленки, садились за увеличитель и печатали все то, что видели сами, но не смогли запечатлеть это фотоаппаратом. Так и наши пленки, начав путешествие по тайным фотолабораториям, не смогли потом найти своих хозяев и бесследно растворились в недрах "Разительного".

Командир отделения клептоманов.

В мае, после схода Красильникова, меня назначили командиром отделения артэлектриков. Командир после года службы из меня был липовый. В отделении у меня было два моряка, подозреваемых в клептомании, и одна вакансия, на которую, я надеялся, придет осенью нормальный молодой матрос.
Воровство на корабле было каким-то скучным, без изысков. Случалось во всех БЧ. Воровали друг у друга в основном материал для приборки. Иногда в посудомойке пропадали ложки.
Двое наших любителей этого промысла натырили себе у товарищей кучу "колониальных товаров" после захода в Сплит. Через некоторое время были уличены, биты. Как говорилось, их "провернули и раскрутили", но изжить воровскую натуру не смогли. Клептомания - это гены. Почти до конца службы оба еще неоднократно были замечены и уличены в воровстве.

«Сектор».

В июне с корабля уволился старшина команды комендоров Пушкар А.А. На корабль пришли молодые матросы. Новые годочки освободили для приписных коечки и ушли спать в посты и погреба. Я, пользуясь своим статусом командира отделения, тоже свалил на местожительство в носовой "Надир". Были у меня там матрац, подушка, одеяло. Как заканчивалось проворачивание, я докладывал, что по осмотру и проверке замечаний нет, расстилал матрац и спокойно спал до приборки.
Основным моим занятием по службе в этот период стало печатание документов и оформление многочисленных журналов и отчетов. Рабочее место для такого рода деятельности было оборудовано в "Секторе". Там стоял довольно просторный письменный стол, в одном из ящиков которого хранились фотоматериалы, в другом краски и карандаши, в третьем замученный жизнью магнитофон "Маяк". В розетку 27В была воткнута толстая скрепка. Повернул пакетник, скрепка раскалилась, прикурил, выключил пакетник. Наука на службе комфорта! Почему-то получалось работать в "Секторе" писарем только после обеда и до отбоя и иногда после отбоя. Утром жутко хотелось спать. Поэтому из "Надира" я выползал на приборку, а после обеда спускался в "Сектор" и корпел там с перерывами на еду, приборку и вечернюю поверку до глубокой ночи.
Если комбату Галактионову надо было что-нибудь напечатать, он выбирал время утром, посылал дневального из кубрика БЧ-7 разбудить меня. Сам стоял наверху и ждал, когда я, растирая помятую физиономию выползал наверх. Комбат улыбался и вместо внушения молодому и борзому старшему матросу просил, не приказывал, а просил напечатать ему "приказик" или "актик". Отказать, сославшись на отсутствие бумаги или ленты в машинке, Кум-Брату было не возможно. Я его уважал.

Пломбир.

Самым любимым занятием в свободное время было поедание мороженого. Обычно брали по 3-4 порции на человека. Однажды мы чуть было не поспорили с Колей Морозовым, съем я или не съем 10 порций подряд. В приз были назначены еще 10 порций. Здравый смысл возобладал. Купленые для турнира порции мы разделили пополам и спокойно съели каждый по пять вафельных стаканчиков пломбира. Наши молодые здоровые организмы даже не чихнули из-за такого количества холодного за раз.

День флота.

В последнее воскресенье июля на флоте отмечается большой праздник. Больше чем 1-е Мая, 7-е Ноября и Новый год вместе взятые. Это День Флота. К празднику начинают задолго и серьезно готовиться. Корабли красятся, чистятся, экипажи готовят "Форму-Раз". Тренируются салютные взводы. На уровне Севастопольского гарнизона проводятся репетиции парада.
К Дню Флота 1980 года мы готовились три дня всего. "Разительный" как всегда был занят боевой подготовкой. Стреляли сами и обеспечивали стрельбы других. В оставшиеся три дня на Минке нужно было экстренно покрасить корабль и перешвартоваться на бочки.
Была хорошая погода, по трансляции пустили музыку. Экипаж переоделся кто во что горазд и кинулся красить корабль. Я красил сначала первую башню. Потом, когда ее закончили, все, кто там был занят, перешли на ют, а я остался докрашивать грунтом барбет. По всему кораблю, притопывая в такт шлягерам, моряки с банками, кисточками и валиками наносили новый слой свежей светлой шаровой краски. Корабль из скучно-серого быстро превращался в светло-серо-голубого красавца!
В этот день на корабль пришел с эсминца "Сознательный" Толик Костюк. Костюк отличался спокойной рассудительностью, никогда не барствовал и не проявлял ни подобострастия перед годочками, ни годковского пренебрежения к молодым, когда сам дослуживал свои три года.
Не успел парень оклематься на новом пароходе, как комбат предложил ему присоединяться к авралу. Уже через 10 минут Толик с баночкой и кисточкой лазил за трапом на левом борту и красил вентиляционные грибки.
Чистяк ползал с бритвочкой и срезал случайные капли с любимой надраенной палубы. Я докрасил все потаенные места барбета и переместился на ют. Два десятка "рогатых" сноровисто заканчивали наводить красоту на подведомственных юте и части шкафута.
Боцмана, балансируя на шатком плотике, длинными валиками красили борт.
К перешватровке мы покрасились почти полностью. Маркировку на башни и люки наносили уже на бочках.
Поставили нас на первые бочки. На вторых стоял БПК "Комсомолец Украины", потом СКР "Сдержанный", за ним ПКР "Москва". На корабли установили световую иллюминацию, состоящую из многих светильников, освещавших борт, надстройки, башни и мачты. На крейсерах, стоявших на бочках, но в параде участия не принимавших, иллюминацию сделали из гирлянд, протянутых от флагштока через клотик до гюйсштока. Гирлянды спускались по форштевню и транцу, а также огибали контур некоторых надстроек, башен и труб.
Ночью было красиво.

День флота начался с того, что на кораблях торжественно подняли Флаг и Гюйс, флаги расцвечивания, государственный Флаг СССР. Потом экипажи построились вдоль левого борта по "Форме-Раз" для встречи командующего флотом адмирала Ховрина. Ховрин прошел вдоль борта на шикарном адмиральском катере, поздоровался, поздравил. Мы с борта ответили дружным "Ура!" Чтобы получилось дружно, командир и старпом за час до встречи поочередно вылетали перед кораблем на баркасе и сложив ладони рупором приказывали здороваться с ними как с адмиралом.
После обхода командующим всех кораблей начался морской парад. Вдоль кораблей, стоящих на бочках, между нами и Графской по направлению к бонам шли торпедные катера, демонстрируя торпедную стрельбу и "попадание в цель", отчего цель, с заранее заложенным в нее зарядом взорвалась, взметнув столб воды и дыма. Проходили подводные лодки с выстроенными на узкой палубе белыми экипажами. Летели гидросамолеты. Десантные корабли высаживали десант и он с ходу "вступал в бой с береговыми частями". С двух МДК высадилась в воду плавающая демонстрация и с плакатами, установленными на спасательных кругах, поплыла к трибунам. Сытник и Дешевенко из БЧ-2 были в числе участников заплыва.
После парада кораблей для зрелищности из Южной бухты вышли ПЖК. Струи водометов превратили катера в белых бабочек. Водяная пыль играла на солнце радугой.
За ПЖК вышли гуськом яхты из местного яхтклуба. После прохода яхт, шлюпки с различных кораблей устроили шлюпочные гонки. Говорили, что гребцов с нашей шлюпки приходилось придерживать, чтобы дать победить шлюпке с "Отличного" БПК "Керчь".
Праздничное представление завершило выступление Нептуна и русалок на сказочных лодках-чудищах, сделанных из закамуфлированных полотном барказов.
На Графской играла музыка, говорились речи, а вечером был салют. Стреляли с кораблей из ракетниц по радиокоманде из КПУРа.
Перед салютом мы с комбатом получили на корабль несколько цинков сигнальных ракет разного цвета и кучу ракетниц. Все это было роздано морякам, стоявшим вдоль левого борта в салютной команде. Полагалось по команде зарядить ракетницу, поднять руку 45 градусов к горизонту и по команде нажать курок. У некоторых моряков не хватало терпения или спуск у старых ракетниц был слишком легок, но периодически одна-две ракеты вылетали с корабля, в гордом одиночестве освещали черноту и с шипением падали в воду.
После праздника я еще долго разбирался с учетом отстрелянных, осечковых и целых патронов четырех цветов. Проще всего было все это выбросить за борт и списать.

Август и сентябрь прошли быстро и незаметно. Стоянки сменялись выходами и все шло относительно привычно и благополучно. По воскресеньям на стенку приезжали ансамбли. Устраивались концерты для моряков. Некоторые ансамбли, вроде мужского ВИА "Волна" и женского "Ассоль" изрядно надоели своим неизменным репертуаром. Но все равно хотелось смотреть на красивых девушек и у "Ассоли" всегда был аншлаг.

Пополнение. И фиаско командира отделения.

С приходом пополнения забот немного прибавилось. Ко мне в отделение пришел молодой матрос А. Сначала показалось, что толку из него не будет, уж больно туго до него доходило все, что нужно ему было узнать о корабле в течение выделенного месяца без нарядов и работ. Но первое впечатление, к счастью, оказалось ошибочным. Через полгода матрос полностью акклиматизировался к корабельной жизни и уже ничем не отличался от других.
Но из-за А. пришлось и претерпеть. Процесс наполнения его знаниями шел очень медленно. Парень совсем плохо запоминал даже то, что только что увидел и даже потрогал руками. Может учебка у него отбила вкус к учебе. Однажды произошел казус, какого я и не мог предположить по отношению к себе.
Отчаявшись втолковать А. устройство корабля и название отдельных его частей, я спросил, чего ж ему надобно для понимания. Он искренне ответил, чтобы никто не мешал. Я препроводил его в носовой "Надир", предоставил всю доступную литературу и предоставил его самому себе. Понятное дело, А. в тишине быстро уснул и проспал вечернюю поверку. Когда его привели сонного на ют, мне как его командиру влетело от Джалаляна за плохой контроль за отделением, а на следующий день и от зама за попытку применения "годковщины" к молодому матросу! Знал бы зам о том что это такое на самом деле.
Выхода не было. Или работа по арсенальным вопросам и печатание документов, или хождения по кораблю за ручку с А. в попытке еще и еще раз рассказать смысл аббревиатуры «ПОУКБ» и т.д. и т.п. Я выбрал первое. Пришлось командиру БЧ подать рапорт с просьбой освободить меня от обязанностей командира отделения. Джалалян сначала вспылил, но потом просто назвал меня "совсем невоенным человеком" и снял меня с должности. На командира отделения назначили Паньшина. Я вздохнул свободно. Теперь я мог спокойно заниматься делами, не беспокоясь совершенно, чистая ли роба у А., не начудил ли С., порядок ли в умывальнике.
Паня был хорошим командиром отделения. Профессионально контролировал приборку в умывальнике. А. освоил процесс замыливания кафеля и надраивания коммингса в полном совершенстве. ПОУКБ так и осталось для него тайной за семью печатями. Да оно на тот момент и даром не было нужно агрегатчику отделения артэлектриков.

Новый год по-домашнему.

Новый 1981 год решили встречать по-домашнему. Накупили тортов, конфет, лимонада. Притащили в кубрик баки, накрыли. Под подволоком повесили гирлянду маленьких лампочек и на нитках маленькие ватные снежинки. Все свободные места завешали рисунками елок и Деда Мороза. Дед у меня получился с вражеским оттенком. Был похож на Санта-Клауса. На двери прикололи рисунок "Как рогатые встречают Деда Мороза". Было уютно. Но дух "годковского" закона все равно незримо витал среди моряков, заставляя "годочков" сердито смотреть на распоясавшихся "духов", а самих "духов" жаться на баночках подальше от аппетитно накрытого бака.